К тому времени я не знал и даже не догадывался, что пришло время собирать урожай. То, что мне казалось тупиком, было в принципе залом ожидания. Всевозможные проекты, которым я дал жизнь, через год принесли сочные плоды.
С одним из таких проектов я столкнулся в начале 1983 года, в буфете студии. Там он и сидел, покачиваясь на табурете, вылитый брат Виннету. То есть, я был уверен, что это и правда брат Виннету, но он маскировался под немецким псевдонимом Томас Андерс. У него были волосы цвета воронова крыла до плеч, личико, как попа жеребёнка, и прислали это чудо ко мне из BMG. В этом месте следовало бы уточнить: Виннету по паспорту именовался не Томасом Андерсом, а Вайдунгом, Берндом Вайдунгом. Родился этот Бернд-Виннету в Мюнстермайфельде, неподалёку от Кобленца.
В его голосе было столько чувства, столько сладкого мёда, что при желании им можно было бы намазать тост. У меня мороз по коже прошёл. Наверное, это был единственный раз в моей жизни, когда я повстречал исполнителя с действительно хорошим голосом. Главным в нём был не объём, не сила, а очарование оттенков.
В ящике моего письменного стола уже несколько месяцев песня под названием "My love is gone". "Ммммм, - отреагировал Энди - звучит она, конечно интересно, эта песня. Но припев не слишком удачен. Над ним тебе надо бы поработать".
Осенило меня во время отпуска, когда я загорал на пляже Пагуеро. В динамиках грохотала английская группа Fox The Fox, так что лопались барабанные перепонки. На пляже теснота, настроение жуткое, едва ли найдётся местечко на танцплощадке. И вдруг зазвучал сводный хор: "...precious little diamonds...!!!" . Мальчики из Fox The Fox пищали в припеве фальцетом, высоко-высоко, в до-миноре. И на меня снизошло вдохновение, снизошло прозрение. Идея новой гениальной песни. Я решил, что припев из "My love is gone" должны исполнять высокие голоса кастратов, он должен повторяться эхом. Взрывная идея - сразу по двум соображениям. Во-первых, это создавало абсолютно новое экзотическое звучание. А во-вторых, у меня наконец-то появился повод появиться на сцене и петь вместе с исполнителем. Ибо визг, подобный голосу евнуха, со студенческих лет, был моей специальностью. И ещё я счёл название "My love is gone" хромоногим, ему явно требовались костыли. Оно должно быть увлекательней, оно должно быть точней: "You're my heart, you're my soul", например. Я поразмыслил и понял: это подходит, здесь есть смысл, оно хорошо на ощупь.
И я уже точно знал, кто будет выступать со мной и петь первым голосом.
Луис, Томас и я остались в студии одни. Только пианист, оставшийся ещё с полудня, торчал в кухне и хлебал кофе. Я вставил в магнитофон демо-кассету, которую подготовил дома, и сказал Томасу: "Вот, гляди, как я себе это представляю".
Зазвучала мелодия "You're my heart, you're my soul", а потом припев в моём исполнении. Томас внимательно вслушивался, а потом сказал "я должен прослушать ещё разок." В конце концов он направился в помещение для записи, за стекло, и надел наушники. "Ну, старина, за работу" - заявил я Луису. Он включил свою Revox-машину на 24 дорожки, и пошло-поехало.
Deep in my heart there's a fire a burning heart
I'm dying in emotion
It's my world and fantasy...
Признаюсь, я не подозревал тогда, что у нас получится мировой хит, поэтому и текст-то нацарапал за полминуты. Задницу подтереть - и то дольше. Томас как певец смотрелся понтово. Он пропел всю фигню за пять минут. Песня была записана.
У ребёнка должно было быть имя, не могли же мы с Томасом выступать просто как Андерс-Болен. "Турбо-Дизель" - предложил шеф компании звукозаписи Ганс Блуме, создавший к тому времени вместе с Франком Фарианом успешный проект Boney M. Но такое название вызывало у меня ассоциации с громыханием трактора на стройке. А я не хотел возвращаться туда, откуда вышел мой отец.
Мы спорили о том и об этом, в конце концов Петра, секретарша, зашла в уголок, поглядела на плакат Top Fifty, где была какая-то группа под названием "Talk Talk" и ещё одна - "Modern Romance", и сухо заметила: "Я бы назвала это Modern Talking."
На обложке "You're my heart, you're my soul" мы изобразили белую кроссовку и лакированный ботинок, прислонённые друг к другу. Но даже эта откровенно идиотская идея не могла помешать песне стать всемирным хитом. И если сейчас ко мне приходит какой-нибудь музыкант и собирается весь день напролёт болтать об обложке для альбома, я отвечаю, исходя из того опыта: можно завернуть песню хоть в туалетную бумагу, хит - он и есть хит.
Можно вспомнить, что производство "You're my heart, you're my soul" обошлось нам в 1400 марок - арендная плата за студию и четверть фунта кофе "Онко" для Луиса, чтобы поработал сверхурочно. Всё остальное делалось даром, я как всегда, сам играл на всех инструментах. Пару дней спустя я продал готовую песню BMG за 10 000 марок.
С того мига моя жизнь понеслась бешеным галопом: "You're my heart, you're my soul" попала в чарты Франции, Голландии, Швеции, Тайваня, Гонконга, России и Гренландии. Устояли разве что Америка и Леголенд. Это было не только моё первое место, это был мой первый всемирный хит, о котором я столько мечтал. Мы с Томасом чувствовали себя чемпионами. Чемпионами? Нет уж, скорее шампиньонами! Мы только высунули головы из-под земли. Мы ничего не знали. Нет, даже ещё меньше."